Епископ Берлинский Марк был одним из ключевых лиц в деле восстановления единства Русской Православной Церкви. К годовщине восстановления единства он рассказывает о пути к единству, о трудностях и радостях.

Интервью записано телеканалом «НЕОФИТ» для фильма Единство верных и любезно предоставлены студией Правмиру.

Когда говорим о том, что произошло в 2007-м году, мы не можем говорить о воссоединении церквей, потому что церквей никогда не было. Церковь есть только одна. И Зарубежная Церковь всегда воспринимала себя как часть единой Русской Церкви. Где и какая часть – не определено, но о том, что мы – только часть, свидетельствует и все наше поведение.

Мы никогда не выбирали патриарха, никогда не утверждали, что мы единственные, которые говорят от имени Русской Церкви. Хотя, скажем, в 30-40-е годы так все воспринимали наши высказывания, потому что в России никто не мог высказываться. Во всяком случае, все понимали, что даже если кто-то высказывался бы, это было бы не свободное слово. Тем не менее, мы всегда подчеркивали, что мы – часть единой Церкви.

Я был против объединения, пока…

Нельзя говорить, что я был против восстановления единства Церкви. Как можно быть против?

Но я был против объединения, пока церковь в России была несвободной. И это нельзя определить 90-91 годом, потому что эта несвобода длилась еще определенное время. Если бы мы в ранние 90-е годы пошли на какое-то сближение, нам бы как партнера для наших разговоров определили бы Денисенко, который потом разделил Украинскую Церковь. Он тогда вел все эти дела.

Так что мы знали, почему мы не идем рано, почему нам нужно время для того, чтобы определились позиции, определилась жизнь в самой России.

Новомученики

Самым важным был вопрос прославления новомучеников. Насколько я могу судить (я не изучал этот вопрос особенно), не мне так кажется, что это была какая-то Богом вдохновленная личная инициатива Патриарха Алексия, который поднял этот вопрос на том Соборе 2007 года, и за которым пошли, слава Богу.

Я думаю, что если бы в тот момент Патриарх прямо обратился к нам, у некоторых из наших архиереев было бы неловкое чувство. А поскольку это пошло через Путина, то это подняло ситуацию на другой уровень. Эту мысль мы ему подали здесь, в Германии.

Путин

Нас было три архиерея, то есть, был прием. Путин приехал в Берлин. Было три архиерея русских – 2 московских и я – приглашены на этот прием. Я служил до этого раннюю литургию в своем приходе, и мы встретились так, как случайно бывает. Конечно, мы мимо друг друга не пройдем, собрались, и потом один из них сказал: «Давайте подойдем вместе». Я говорю: «Хорошо, правильно».

И когда мы подошли – о чем говорить? О погоде не поговоришь. О Церкви. Но он сам сказал, что он рад нас видеть втроем вместе. И тут мы сказали, что он мог бы взять на себя еще большую инициативу, чтобы пригласить представителей двух частей на разговоры. Он принял с интересом эту мысль.

Мы как-то еще это развивали, подсластили, и потом, действительно, через короткое время Путин должен был прилететь в Америку, и явно у него был до этого разговор со Святейшим. Он нам потом рассказывал, что он еще с самолета позвонил Святейшему. Действительно, так и получилось. Мы как раз были в это время на Синоде, и по-моему, всем Синодом пошли на эту встречу. Это был действительно тот момент, который приготовил почву для дальнейшего пути.

Промосковский владыка

Я уже к тому времени успел прослыть промосковским, поэтому я не хотел быть тем, кто начнет толкать этот процесс. Просто это было такое восприятие мое. Потом оказалось, что это пошло намного легче, чем я ожидал, но слава Богу, Господь дал такую возможность.

Я уже в ранние 90-е годы ездил несколько раз в Россию. При первой такой поездке я имел встречу со Святейшим Патриархом Алексием, и это очень не понравилось некоторым из моих старших собратьев. Просто не было той откровенности. Тут надо сказать, что для меня это было легче, потому что я учился в Сербии, я привык к свободным отношениям, к другим иерархам, поэтому у меня не было никакого страха встречаться с кем-либо. Причем я всегда для себя понимал, что это меня ни к чему не обязывает. Но это возбудило некоторое недовольство.

Было такое противостояние, и оно существовало с обеих сторон. Я не скажу, что здесь сильнее или слабее, я думаю, одинаково было с обеих сторон. Было много мозолей, который существовали. Я сам пережил очень тяжелые столкновения. С обеих сторон было очень много мозолей, много неприятных воспоминаний, и это преодолеть было нелегко.

Было очень много таких моментов, когда я думал, что сегодня вечером мы разойдемся и больше никогда не встретимся.

Как привыкали

Это был процесс, конечно, длительный, в котором мы привыкали друг к другу. То, что поражает в Русской Церкви и по сей день, — это не знакомое нам отношение к иерархической структуре. Например, там есть Синод, который уже годами не меняется в своем составе в основной части. Там призывают отдельных архиереев на одну или другую сессию, но сам Синод не перевыбирается.

А у нас Синод выбирается на каждом Соборе, то есть через 2 года — новый Синод. Он может в какой-то части оставаться теми же людьми, но само сознание, в котором мы живем, что мы через 2 года выберем новый Синод, это дает совсем другое ощущение всей церковной жизни. И так во многом.

Рясы и вопросы

Был в Сибири, а так на маленьких приходах не приходилось бывать, только проездом. В основном, конечно, в большие города нас везли всегда, когда мы приезжали с владыкой Лавром. Конечно, нам надо было познакомиться с общей церковной жизнью.

Было очень много моментов, каждый из которых был показательным. Где-то я стоял в маленьком приходе в маленьком городке, и люди, конечно, не привыкли, что архиерей или вообще священнослужитель стоит в храме.

Обычно мы стоим в алтаре, и меня, конечно, приглашали, но я нарочно хотел смотреть, как действует народ, как себя ведет народ в таких непринужденных обстоятельствах. Потому что одно дело, когда приезжаешь на большое мероприятие, где большая часть присутствующих – приглашенные по билетам, и создается совсем другое впечатление. Я хотел именно познакомиться с местной жизнью.

Подход к священнослужителю другой. Когда, скажем, я ездил в поезде, я хотел спать, но мне казалось, что я мог там открыть контору какую-то, потому что ко мне беспрерывно подходили люди. Я никому не говорил, кто я. Люди подходили и спрашивали: «Вот моя дочка хочет выйти замуж. Что она должна делать?» То есть самые простые вопросы.

Они, к сожалению, в России зачастую остаются без ответа, потому что священники очень многие до сих пор не ходят в рясах. То есть их не видно. Они незаметно проскальзывают. Поэтому когда священник появляется в метро или автобусе, он сразу делается предметом любопытства, обращения многих людей, которые хотят что-то выяснить для себя.

Даже таможенники очень часто обращаются с вопросами, какие молитвы читать, в каком случае и так далее. То есть это постоянная катехизическая работа, которая идет и которая явно нужна.

Со священниками быть в дружбе

Эта свобода, которая у нас действует, может быть, невозможна в России, я не знаю. Я не хочу судить, просто вы спросили, что меня поразило больше всего. Это один из вопросов, который меня до сих пор поражает, и с которым я не могу смириться. Это просто для меня совершенно непонятное отношение к жизни. Церковная жизнь имеет более казенный характер, чем у нас.

Когда-то мне сказал один из старших архиереев: «Ты всегда должен смотреть, чтобы ты со священниками жил в дружбе». Они не мои подчиненные, я не могу так смотреть на них. А в России очень часто чувствуется такое отношение иерархическое, очень строгая иерархическая структура.

Я честно скажу, имея дело с людьми в России, понимаю, что где-то это неизбежно. Они по-другому действуют, чем мы, выросшие на свободе. У нас совсем другие взаимоотношения и в Церкви, и в обществе, и так далее. Я говорю это без малейшего осуждения, просто для меня это — что-то новое.

Радует то, что народ идет в Церковь после стольких лет, когда все нынешние бабушки были комсомолки. Конечно, у них не было настоящей подготовки к этому. Тем не менее, люди идут, может быть, не в том масштабе, как нам хотелось бы. Но храмы наполняются, священники работают, и это отрадное явление.

Братья ссорятся жестче, чем чужие

Я думаю, естественно, когда братья ссорятся, но они ссорятся более жестоко, чем чужие. Мы все-таки братья, поэтому наши споры были, конечно, трудными, тяжелыми. Слава Богу, с Божьей помощью мы все преодолели.

Был такой как раз пример Святой Земли: как мы будем жить в Святой Земле? Можем ли мы сохранять две отдельные миссии или надо их обязательно слить? Был вопрос самый трудный, хотя кажется теперь немножко смешным — это был вопрос поминовения Патриарха. Мы опасались, что многие прихожане наши это не перенесут. И так действительно, были приходы, в которых люди ушли. В Америке, в частности, люди просто ушли.

Надо помнить, что есть люди, еще живые, которые были членами катакомбной церкви, и для них поминовение Патриарха было самым страшным, о чем они могли только подумать. У меня есть человек до сих пор в одном месте, ему за 90, но он не приходит на литургию, он приходит только под конец, когда уже никакого Патриарха не поминают.

Это вещи, которые въедаются в психологию человека, и ему потом трудно освободиться от этого. Мы должны помнить, что мы все имеем определеннее штампы. Я это встречаю в России постоянно, когда идет речь о Германии. Страшные штампы по сей день существуют. Человеку очень трудно освободиться от этого.

Пять лет

Было так решено, что тем священникам, которые считают это тяжелым или невозможным, дается 5 лет, когда они могут не поминать на литургии Святейшего Патриарха Московского и всея Руси. Это одна из причин, по которой это пятилетие имеет значение для многих.

Они спрашивают заранее: а что дальше, а что будет? Я могу сказать, что осталось очень мало таких, но где-то в каких-то местах они еще есть. С другой стороны, у нас страшные события последовали, что у нас практически 90% наших приходов в Южной Америке отошли от нас. Они ушли в раскол, и это страшная вещь.

Штампы

Существовало очень много таких штампов, в которых мы представлялись просто американцами, хотя это не так, даже паспорт не такой, но таких штампов было очень много. Мы на счету американской разведки – это ходячие штампы. Многие считали, что мы по-русски никак не говорим, и тем более наши богослужения на каких-то местных языках, а не на церковнославянском. Это просто какие-то байки. Трудно даже считать, что люди могли всерьез думать такие вещи.

Конечно, у нас очень много молодых священников, которые ущербно говорят по-русски, естественно. У меня тут в монастыре 2 монаха из русских немцев. Они приехали, когда им было 10 лет, и, конечно, потом они прошли всю школу в Германии. Для них сохранять русский язык — это уже подвиг, и это требует постоянной работы. Одного я посылаю 2 раза в неделю на уроки русского языка.

Сохранять русский язык — подвиг

Все это присутствует, естественно. Наша церковь живет уже 90 лет за границей. Поэтому, естественно, у нас очень многие вещи отличаются от того, что принято в России. У нас прихожане частично в смешанных браках состоят с местными жителями, и дети зачастую в таких семьях уже не говорят по-русски. Поэтому мы частично служим на местном языке.

Вы могли вчера видеть, как я проповедую, я говорю по-русски, а русский диакон переводит на немецкий. А там собирается обычно третья часть присутствующих. Это не только немцы. Это дети из смешанных браков, есть сербы, есть смешанные браки с сербами, почему-то они ходят в нашу церковь. Тут много констелляций, которые в России просто непредставимы.

Это наша жизнь, естественно, она отражается во многих наших действиях, в том, как мы опекаем свою паству. Мы привыкли к тому, что у нас маленькие приходы. Поэтому наши священники могут, слава Богу, посвящать гораздо больше времени своим прихожанам, чем это в России возможно.

Может быть, в каком-то селе в России это возможно, но в городах совсем другая обстановка. Там священник вынужден исповедовать во время службы, у нас я просто запрещаю во время литургии исповедовать. На всенощной бывает иногда, а на литургии никоим образом.

«Как ты себя ведешь?»

Наш тогдашний митрополит владыка Лавр ездил почти каждый год, но ездил инкогнито. Он прятал панагию куда-то. На одного старейшего архиерея, который с ним когда-то поехал в Киев, даже какая-то бабуля в церкви налетела, что он держал руки за спиной. А он старик древний был, устал. Они в малюсенькой машине отсюда поехали, ехать 900 км. Он, конечно, бедный, устал дико, ему уже было под 90. Хотел выпрямиться в какой-то момент, и тут старушка налетела, а он тоже спрятал панагию. «Ты, монах, что ты думаешь? Как ты себя ведешь?» Вот такие пикантные моменты были.

Контрабанда

Как с отцом Тихоном (Шевкуновым), так и с другими людьми были личные контакты задолго до объединения. Отдельные люди из наших прихожан туда ездили много лет. Мы были связаны, мы посылали туда литературу. Адрес нашего монастыря многие знали, потому что оттуда приходила наша литература.

Наши отцы печатали Евангелие, например, на сигаретной бумаге, чтобы одно Евангелие вместилось в одно письмо меньше 20 грамм и прошло таким образом. Они сделали наружную сторону как рукописный текст, а на другой уже отпечатано. Так письмами и посылали на случайные адреса, которые откуда-то черпали. Много литературы таким образом переправляли.

Потом, когда открылись границы, в 91-92-ом году был здесь отец Матфей (Мормыль) из Троице-Сергиевой Лавры со своим хором. Они выступали в городе, а там присутствовал человек, которого мы на порог не могли пустить, из КГБ-шников.

Один из наших прихожан пошел туда на этот концерт и потом лично сказал отцу Матфею, что монастырь, наша братия приглашает его вечером. 11 часов вечера для нас – страшное время, потому что мы встаем в 3 утра. Но мы ждали, и приехало человек 40-50 певчих, мы их тут приняли, поговорили, объяснили, кто мы такие, что мы тут делаем.

Потом я им сказал: «Под вами склад наших изданий. Идите и заберите, сколько можете и хотите». И все выходили с полными руками книг. Сейчас наоборот — мы оттуда везем книги. Так что Господь дал такой момент.

Всегда в рясе

Я здесь, например, настаиваю, чтобы мои священники в епархии ходили в рясах всегда. Простите, если идет купаться, может снять рясу, но есть и такие, которые прямо в рясах окунаются. Но так у нас принято.

Недавно у меня был такой случай. Один архиерей собирался приехать ко мне в гости. Мы как-то, в Москве находясь, договорились. Он говорит: «Меня не надо встречать, я еду в штатском». Я говорю: «Владыка, ни в коем случае. Вас наш народ не примет, если вы приедете в штатском». Он принял мой совет и приехал в рясе, а потом, когда он уезжал, он сказал: «Владыка, спасибо, что вы мне это сказали».

Он бывал на Западе часто, и он говорит: «Отношение людей совсем другое — в положительном ключе». Я ему говорю: «Я же Вам говорил. Понимаете, к нам здесь, когда мы посещаем кого-то из наших прихожан в больнице, обязательно соседи обращаются, просят их тоже благословить».

То есть мы здесь несем свою миссию. Конечно, в России это тоже нужно, и люди нуждаются в этом, потому что зачастую во время литургии не дергаешь священника, не спросишь: «А что мне делать, какую молитву читать?». Нужен контакт. В этом случае мы в выгодном положении, потому что у нас приходы небольшие, мы регулярно ведем беседы.

Я вчера вечером был в соборе второй раз, там вел беседу на немецком языке. У нас несколько групп то по-русски, то по-немецки говорят, хотя участники бывают и те, и другие неограниченно. Это небольшие группы, но они собираются регулярно для того, чтобы общаться со священником и иметь возможность выяснять свои какие-то вопросы.